 |
КОСМОГОНИЧЕСКОЕ БОЖЕСТВОХРИСТОС-ПУРУША-КУПАЛО ОСНОВНОЙ АРХЕТИП[1] АРХАИЧНОГОМИФА – ОБРЯДАИ ЕГО ОТРАЖЕНИЕ В ПЕСНЕ, БЫЛИНЕ, НАРОДНЫХ ПРАЗДНИКАХ И В ХРИСТИАНСКОЙ ТРАДИЦИИДля того, чтобы попытаться понять символику наиболее глубинного сакрального и, следовательно, очень древнего уровня славянского мифа и обряда, необходимо обратиться к его непосредственному предку – мифу древних индоариев, для восстановления всех звеньев и разных вариаций которого нам потребуется исследовать основные формы, в каких он дошел до нас, а так же некоторые близкие по содержанию мифы других народов.
Архетип умирающего и воскресающего Божества, равно как и растерзанного Божества, из частей тела которого возникает Мироздание, является наиболее устойчивым в мифологии различных народов. М. Элиаде[2] приводит примеры зооморфно-антропоморфных, претерпевших насильственную смерть Божеств в мифологии племён, ведущих первобытный образ жизни. Несмотря на то, что он подчеркивает, что эти Божества не являются космогоническими, но появляются на Земле в определённый исторический момент, тем не менее, то, что в некоторых случаях эти Боги воскресают в живых формах (звери, растения), появляющихся из их тел, позволяет установить связь между этими двумя категориями мифов. Представим эту связь в виде краткой схемы:
Слова Христа относительно хлеба и вина: “Сие есть Тело Моё…”, и “Сие есть Кровь Моя…”, можно понимать как то, что Он говорит о Себе как об изначальном космогоническом Божестве, из тела которого возникло Мироздание, в том числе и хлебные злаки и виноград. Подтверждают это известные строки Евангелия от Иоанна: ”Вначале было Слово. И всё через Него стало быть. И Слово стало плотию”. То есть космогоническое Божество – причина возникновения Мира – воплощается в человеческом облике в исторический период и своей новой смертью и воскресением повторяет свою изначальную смерть и воскресение.
Таким образом, эти два, кажущиеся различными, типа мифов, являются лишь частями целостного мифологического представления об основных этапах рождения и сохранения Мироздания, распространённого, как можно видеть, у многих народов Земли и отражающего один из фундаментальных первообразов – архетип добровольно принесшего себя в жертву умирающего и воскресающего Божества.
Рассмотрим апокрифы, сюжеты которых восходят корнями к мифу и сказке. К ним относятся: сказание о Петре и Февронии муромских, апокрифы о битве со змеем Фёдора Стратилата, Фёдора Тирона, Георгия Победоносца, апокриф[5] о сошествии Христа во ад. В первых четырех отражён характерный для славянской и греческой мифологии змееборческий мотив (борьба Аполлона с Пифоном, Персей и Андромеда, бой Добрыни со змеёй, бой Ивана-крестьянского сына с Чудом-Юдом на Калиновом мосту, битва Михайло Потока со змеёй и т.д.). Для апокрифов о Фёдоре Тироне и о сошествии Христа во ад характерно то, что герой погружается в подземный мир смерти, где и происходит битва, как в былине о Михайле Потоке[6], сошедшем с телом умершей жены в могилу. Различия этих сюжетов не являются существенными. Так, например, Христос, спустившись в ад, побеждает Ад без боя, одним только своим присутствием, как Солнце побеждает тьму. Поражение змея-тьмы копьём также символизирует луч Солнца, тогда как королевич Елисей (ялый – алый – солнце) просто разбивает хрустальный гроб (лёд) невесты (Природы-Земли).
На первый взгляд отличием может казаться то, что в апокрифе о сошествии Христа во ад речь идёт о Боге, тогда как в апокрифах о Фёдоре Тироне, Фёдоре Стратилате и Георгии Победоносце – лишь о святых воинах. Но за мифами о героях нередко скрываются более архаичные мифы о богах, как, например, миф о двенадцати подвигах Геракла отражает в символической форме функции Солнца: очищение (авгиевы конюшни), избавление от холода и сырости (бой с Гидрой) и др. Само же имя Геракл – ярый (Ярило – Арес), как видим, является эпитетом Бога Солнца. Эпитет Христа “Ярое Око” в православной иконографии говорит о восприятии Христа славянами именно как Божества Солнца – Ярилы – Ареса. Это сближает с Ним Георгия – Егория – Юрия, за которым также скрывается Ярило – Арес.
Сюжет о схождении героя мифа, сказки, былины, апокрифа в подземный мир смерти, победе над смертью и спасении героем из подземелья своей невесты (или спасение душ всех людей в апокрифе о Христе[7]) завершается, таким образом, воскресением и выходом из царства Кощея – Аида – Ада. Этот мотив умирающего и воскресающего Бога можно наблюдать уже в тех мифах, где Божество представлено ещё в зооморфном образе (см, статья “Умирающий и воскресающий зверь”. М.н.м., т. 2, с. 548). Часто таким зверем является медведь. Поэтому весенний праздник “Комоедицы”, основным сюжетом которого было пробуждение медведя и выход из берлоги, можно рассматривать как отражение в обрядовом действии мифа об “умирающем и воскресающем звере”, позднее осмысленном как символ Солнца и архетип уже антропоморфного Божества, получивший своё развитие в сказках, былинах, апокрифах. Отметим, что Комоедицы праздновались в день весеннего равноденствия – воскресения (возгорения) Солнца. В дни, близкие к весеннему равноденствию, осуществлена была и казнь Христа. (Историко-астрономические исследования указывают на числа 23 марта, 3 апреля (Коротцев О.Н. Астрономия. СПб. 2003, с. 199-201)).Воскресение же отстояло на одни с половиной сутки после казни. Позднее, из-за астрономической ошибки и принятия церковью лунного скользящего календаря, празднование Воскресения Христова сместилось[8] от двух недель до одного месяца позднее.
Исследование символики мифа невозможно без рассмотрения стержневого обряда, дошедшего до нас в виде народных праздников, так как в древности миф, обряд и обрядовый костюм представляли собой неразрывное целое и отражали в слове, действии и образе архетипические космогонические представления.
Обряды сжигания и похорон Масленицы, как и обряды, в которых совершалось разрывание куклы Костромы, разбрасывание частей по полю или захоранивание в разных местах, связаны вовсе не с уничтожением зимы, смерти или всего обветшавшего, но с архаичными представлениями о возникновении Мироздания из тела Божества[9] (миф о Пуруше в Ригведе). Божество могло быть парным, мужским или женским[10].
В данных обрядах отражён миф о женском Божестве, дающем начало Миру. Похожие мотивы можно видеть и в ацтекском мифе о Богине Тлатекутли[11], где её волосы превращаются в деревья, цветы и травы, глаза – в источники, плечи – в горы; а так же в мифах и обрядах народностей Маринд-аним из Новой Гвинеи, повествующих о Гайнувеле[12], из частей тела которой возникают различные растения, а так же в мифологии других народов.
Исследовательница геометрического орнамента Л.М. Русакова[13] тот же мотив принесённой в жертву Матери-Прародительницы в виде женщины-лягушки с отсечённой головой находит в орнаментах полотенец русских крестьянок Алтая. (Следует отметить, что подобная символика характерна для многих славянских геометрических орнаментов). Это же значение можно видеть и в сказке о золотом, серебряном и медном царстве в том варианте[14], где братья обрубают верёвки, и герой падает в яму и полгода находится без сознания. Это падение героя, потеря сознания, как и безголовые женские фигурки в вышивке, отражают схождение Божества с Неба в нижний мир элементов, неживой природы (подземный мир минералов Хозяйки Медной горы, охраняемый ящерицами[15], запечатлёнными на бронзовых поясах[16] древнеславянского костюма, несущего символику трёхчастности Мироздания[17]), трансформацию в эти элементарные частицы (растворение в Реке Жизни), сопровождаемую потерей сознания на длительный срок (смертью) с последующим воскресением, как в виде возникших из Его тела растений, животных и людей, так и непосредственно в собственном теле (рождение изначального космогонического Божества в историческое время в человеческом образе), что в сказке символизируется чудесным перенесением героя из подземелья и возникновением царства из яйца. Воскресение Божества в обряде могло отражаться и в зооморфном архаичном образе пробуждающегося медведя.
Сложилось множество культов, в которых жрецы совершали кровавые жертвоприношения людей и животных, обосновывая эти действия вышеизложенными мифами. Изначальное же представление или первообраз (архетип), в отличие от подобных извращений стержневой идеи, заключалось не в принесении в жертву других существ ради собственного благополучия, но в стремлении к уподоблению Божеству, совершившему самопожертвование ради возникновения жизни на Земле. Исходя из такого мировоззрения, и смысл человеческой жизни понимался не как самоцель, но как служение, заключающееся в сохранении и поддержании Мирового Древа во всех разнообразных формах и проявлениях, возникших из Тела Божества. “Ты – Отец и кормилец всех живых существ, ибо все они рождены тобой. Соблаговоли же указать нам, чем мы можем служить тебе. Господь Брахма сказал: О, царь, величайшее, преданное служение мне заключается в том, чтобы защищать живые существа, родившиеся в материальном мире. Защитником живых существ Бхагаван доволен” (Диалог Ману и Брахмы. “Шримад Бхагаватам”, песнь 3 , глава 13, тексты 7, 12).
Возвращение человеческого сознания к такому мировосприятию, видимо, и являлось одной из главных задач Христа, заменившему жертвоприношения животных хлебом и вином, освящённым Его собственной кровью.
Попытаемся найти истоки возникновения этого архетипа – первообраза самопожертвования Божества.
Во время праздника Купалы, когда сжигалось, топилось или разрывалось чучело Купалы, Мары, Марины, Ульяны, Катерины, Ивана, Деда[18], совершались прыжки через костёр и купание в реке, что символизировало сопричастность людей судьбе Божества. Участвующие в обряде получали своего рода крещение огнём и водой и как бы умирали вместе с Божеством, прыгая через огонь[19] и погружаясь в воду. Особенно ярко эта идея отражена в древних круговых кострах, когда вся община находилась внутри огромного костра, разложенного по кругу. Эта же символика сопричастности людей смерти Божества (в смысле соумирания вместе с ним) переходит и в христианство[20]. Крещение православного христианина символизирует крещение в смерть Христа, своего рода как бы погребение в воде, так как, соумирая с Сыном Божиим, верующий получает надежду совоскреснуть с ним. Это основная идея крещения. Масленица, Кострома так же воскресают в славянских обрядах и песнях.
В советское время в православной церкви погружение в воду при совершении обряда крещения было заменено обливанием, что резко критиковалось старообрядчеством, так как обливание они не признавали истинным обрядом крещения, аргументируя это тем, что крещаемый должен быть погружён в воду полностью[21] с головой в знак сопогребения с Христом.
В книге “Аспекты мифа” М. Элиаде цитирует Г. Иенсена: “Погребальные церемонии, связанные с путешествием опочившего в царство мёртвых, напоминают, что это путешествие есть только повторение того, что совершило божество (Гайнувеле)”. М. Элиаде пишет, что Гайнувеле продолжает своё существование в различных формах бытия, которые оно само порождает своей смертью: в мире животных и растений, выросших из её тела, в различии полов, в смертности. Смерть Божества Гайнувеле есть не только “смерть, дающая жизнь”, она есть также способ постоянного присутствия в жизни людей и даже в их смерти. Ведь питаясь растениями, выросшими из её тела, люди, по существу, питаются самим Божеством[22].
Интерес представляют имена кукол, символизирующих принесённое в жертву (принесшее себя в жертву, как, например, Пуруша) космогоническое Божество, из которого возникает Мир[23]. Рассмотрим некоторые из них.
Слово “Купало” в наиболее древнем варианте осмысления означало, видимо, соединение как мужского и женского начала (“вкупе” – “вместе”), так и соединение человека с Божеством именно в обряде соумирания (крещение водой и огнём) сгорающему или растворяющемуся в Реке Божеству. (Это подтверждается и обычаем прыгать вместе с куклой в воду, сохранившемся в Пензенской губернии[24]). Миф, повествующий о любви брата и сестры Купалы и Костромы и о принятии ими добровольной смерти (Купалы – в огне, Костромы – в воде), отражает древние космогонические представления об изначальном единстве женского и мужского начала в Божестве (Пуруша[25]); последующем разделении и союзе этих начал (супруги Зевс и Гера, Осирис и Исида являются одновременно братом и сестрой); добровольной жертвенной смерти Божественной Четы, дающей жизнь Мирозданию (Дунай Иванович и Настасья королевична).
Христос в Евангелии высказывает ту же точку зрения об изначальном единстве супругов: “Разве вы не читали, что прежде, чем создать мужчину и женщину, Бог создал их (вместе). Итак, что Бог соединил, человек да не разъединяет” (Евангелие).
В мифе о Купале и Костроме[26] отражено так же представление о том, что каждая супружеская пара – это две половины единого изначального целого. Символика этого заключена в образах “брата” и “сестры”. В некоторых местах на Купалу сжигали парных кукол – мужскую и женскую[27].
Ульяна (Иулиания[28]) – “ялая” (алая), в качестве имени купальской куклы отражает солярный аспект Божества.
Имя Морена, Мара, Марина, нередко трактуемое как название богини смерти, в более древнем варианте обозначало, видимо, совсем иное. Вряд ли именем богини смерти стали бы называться целые племена финно-угорских народов (марийцы, мордва, меря, мурома). На санскрите “маричи” – луч света; “маричин” – солнце; “марья” – юноша, возлюбленный, жених; в английском языке “marital” – супружеский, брачный; “marrige” – супружество, свадьба, соединение, союз; “marrow” – супруга; “marry” – жениться, выходить замуж; “murrey” – багровый, тёмно-красный цвет (багровый цвет может ассоциироваться как с зарёю, так и с жертвенной смертью).
Таким образом, одним из значений корня “мар”, “мер” в индоарийских языках являются солнце, луч света, любовь, супружество, юность. Значение имени Морена, Мара как смерти, видимо, вторично и связано с тем, что это Божество приняло смерть. Перевод имени Екатерина в старообрядческих святцах имеет идентичное значение ведийскому имени Вирадж – чистая.
При более глубоком рассмотрении свадебного обряда у славян можно видеть, что молодые являют собой образ этой космогонической Божественной пары, умершей и давшей начало рождению Мироздания (Пуруша – Вирадж; Купало – Кострома; Дунай Иванович – Настасья королевична). Молодых, независимо от их сословия (а чаще всего это крестьяне), на свадьбе называли князем и княгиней. Венцы так же являются символами солнечного нимба. В русской народной традиции считалось, что молодые в брачную ночь умирают, воскресая наутро[29]. Именно с этим связан обряд свадебных плачей, даже в том случае, если супружество совершалось по любви. В некоторых губерниях зафиксирован обычай, когда невеста ложится на брачное ложе в полном свадебном наряде и не снимает его[30]. (Женский, девичий праздничный и особенно свадебный костюм символизировали собой одновременно образ Мироздания и образ Богини-Матери (Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси[31]). Всё это говорит о том, что свадьба – в виде обряда – отражала космогонический миф. В древности венчание совершалось вокруг дерева[32], символизирующего Древо Жизни (Мироздание), вокруг озера или огня[33].
Согласно православному учению, невестой Христа является Церковь – как совокупность душ всех верующих православных христиан. На некоторых иконах Церковь предстаёт не только как совокупность одних лишь верующих, но и вся Природа, что противоречит учению отцов церкви, но отражает древние ведические представления, введённые волхвами в православную традицию. Это, и то, что Христос в Евангелии от Иоанна называется Словом, бывшим в начале, от Которого “всё стало быть”, позволяет сблизить образ Христа с космогоническими парными божествами (Пурушей, Дунаем Ивановичем, Купалой). По-видимому, именно так воспринимала Его та часть волхвов, которая вошла в православную церковь и привнесла древние ведические взгляды в иконопись, зодчество, обряд, апокрифы. “Волхвующий священник XIII в. (из Новгородской Кормчей 1280 г.) с языческим волшебным поясом-наузом – посредствующее звено между обернувшимся волком волхвом-волкодлаком на ритуальном языческом браслете и православным священником XIX в”. (Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1988, с.736).
Б.А. Рыбаков сопоставляет Ладу (Василису Премудрую) с Латоной[34] (Деметрой), добавим что подобную параллель можно провести и с Персефоной – супругой Диониса, которая, как и Василиса Премудрая, в русских сказках, ткёт “Ковёр Мироздания”[35].
Отметим, что кумир Иессы – Ясоня[36] в Польше под Сандомиром был расположен вместе с кумирами Лады и её дочери Лели (Деметра и Персефона) в общем святилище. Я. Длугош сопоставляет Иессу с Юпитером, А.С. Фаминцин – с Ясонем, Б.А. Рыбаков – с Перуном[37]. (Вряд ли возможна здесь близость с ящером, так как ящеру на горах не поклонялись, но почитание его совершалось в болотах, низинах, на островах[38]).
В русских обрядовых песнях “На гряной неделе русалки сидели…” и “Орёл – Божа птица…”, исполняемых на русальской неделе, есть следующие слова: ”А Бог Сына женит”, что позволяет говорить о Христе – как имеющем невесту в представлении русского народа, хотя сама песня, возможно, более архаичная и восходит, видимо, ко времени, когда Богом Сыном представлялся Сварожич (Даждьбог), отождествлявшийся позднее с Христом[39], который так же в притчах называет себя Женихом. Невестой Бога Сына выступает в этих песнях дочь Илии (то есть Ялого, Алого) – Гелиоса – Бога Солнца. В индийской мифологии дочь Солнца – Сурья[40] – супруга Сомы (Божество жертвенного медового напитка, своего рода Причастия, что сближает его с образом Христа). Исполнение этих песен в дни Русалий, то есть во время праздников, посвящённых не только русалкам, но в первую очередь Костроме – Русалке, позволяет думать, что именно она и подразумевается как невеста Сына Бога[41].
Христос, в древнерусском православном сознании так же, как и античный Бог Солнца, сын Зевса, выступает в трёх ипостасях:
Можно видеть связь главных праздников земной жизни Христа с двумя важнейшими солярными древними праздниками – зимним солнцестоянием – Колядой (Рождество Христово) и весенним равноденствием – Комоедицами и праздником Лады[42] (Благовещение). Праздник Воскресения в первые века христианства отмечался 1 апреля, то есть так же был связан с равноденствием и только позднее сместился вплоть до начала мая (Е. Гусляров. Христос в жизни. М., “Олма - Пресс”, 2003, с. 412).
Празднование дня Иоанна Крестителя связано с третьим значимым днём солнечного цикла – летним солнцестоянием (Купало). Всё это, а так же многократное именование Богородицею Христа Солнцем в старообрядческом апокрифическом Евангелии о сошествии Христа во ад, является дополнительным подтверждением точки зрения, выдвинутой Б.А. Рыбаковым, о восприятии русскими православными людьми X-XIX вв. Христа как воплотившегося Бога Солнца – Даждьбога (Аполлона).
Интерес для данной темы представляет имя и образ латышского Бога Солнца и огня, покровителя лошадей – Усиньша, сближаемого рядом исследователей с Ашвинами и Ушас. “Усиньш – сын Диеваса (неба) возрождается каждую весну. В образе Усиньша можно видеть позднее отражение Божества зари, рассвета, с основой имени на “aus” – отсюда славянское Авсень”. (“Мифы народов мира”, т. 1, с.181). Авсень и Ясонь (Ясень, Есень), очевидно, одного происхождения.
Обратимся к праздникам, непосредственно связанным со временем зимнего солнцестояния. В IV-V вв. Рождество Христово и Крещение отмечались 25 декабря. Эти праздники были разделены по времени на двенадцать дней. В настоящее время из-за смещения календаря православное Рождество празднуется 7 января, а крещение 19 января. Вплоть до ХХ века дошёл обычай, когда в праздник Крещения делали прорубь на реке и крестили в ней детей. В этой проруби нередко купались и взрослые мужчины, в том числе и царь Николай II. Сохранилось много обрядов, связанных с крещенской водой: омовения, обливания животных, дома и т.д.
Очевидно, обряд погружения в прорубь в дни зимнего солнцестояния имеет архаичное происхождение и ту же символику, что и погружение в реку на Купалу (имеется ввиду космогонический уровень).
На Рождество зажигались костры в домах (на сковороде, которая ставилась на пол), и через них перепрыгивали все домашние. Зафиксирована так же и традиция изготовления куклы “колед”[43], сохранившаяся у хорватов на Святки. Но из-за официальных запретов больших уличных костров в эти дни, крестьяне вынуждены были ограничиться домашними кострами, символика которых имеет несколько уровней: солярный, поминальный и космогонический.
Почему же архетип Пуруши так устойчив и распространён у многих народов Земли?
Астрофизик В.А. Амбарцумян считает, что причиной рождения галактики являются активные взрывные процессы в её ядре, в результате которых происходит выброс вещества из ядра: “…жизнь галактики начинается с активных процессов в её ядре”, “…основным фактором (возникновения галактики) является истечение вещества и энергии из ядра, которое сначала было изолированным и постепенно создало вокруг себя галактику[44]”. Под “истечением” подразумеваются выбросы целых звёздных систем со скоростями в несколько тысяч километров в секунду.
Обратимся к Ригведе: Svayam yajasva tanvam vrdhanah. (X, 81, 5). В переводе Т.Я. Елизаренковой это звучит следующим образом: “Сам принеси в жертву своё тело (тем самым) укрепляя (его)”. Л. Рену переводит так: “De toi – meme offre le sacrifice, te renforcant (ainsi)!”, в комментарии допуская и другую возможность и видя здесь нарочитую многозначность[45]. (Отметим, что ведийские слова имеют очень много значений). Рассмотрим отдельно каждое слово этой фразы:
Svayam – самостоятельно, сам;
yajasva – жертва своя (собственная);
tanvam – tan – тело; vam – изрыгать, испускать, распространять (свет);
vrdhanah – vrdha – помощь; nah – скреплять, связывать.
Таким образом, взглянув на текст Ригведы сквозь призму современных научных представлений в области астрофизики, можно осмыслить его и в таком варианте: звёзды галактики, образовавшиеся в результате взрывных процессов в горящем галактическом ядре (“сгорания”, “расчленения”, “жертвы”), “изрыгнутые” из “тела” ядра, “распространённые”, “скреплены”, “связаны” силами взаимного тяготения, образуют “Мироздание” (“Реку жизни”, “Древо жизни”). Наша Река жизни, следовательно, является притоком большей Реки – Вселенной, как и космогоническое Божество, давшее ей начало, является, в свою очередь, сыновним или дочерним по отношению к прародительскому Божеству: Сын Слово – Отец Небесный; Леля – Лада; Даждьбог – Сварог; Амма – О номмо[46] (догонов) и др.
При внимательном рассмотрении можно увидеть, что архетип Пуруши пронизывает собой всё земное существование как человека, так и мира Природы. Он является основным звеном древних культурных традиций большинства народов планеты, принципом рождения галактик и живых организмов в микробиологии.
Современный узкоспециализированный подход к тем или иным вопросам науки и культуры иногда является серьёзным препятствием для объёмного видения проблемы в целом. Особенно это касается тех закономерностей, которые пронизывают собой всё Мироздание на всех структурных уровнях организации: от квантового до биологического и этнокультурного. Вряд ли можно представить себе всю многозначность древних мифологических архетипов с точки зрения современного дифференцирующего подхода, противоположного точке зрения древних, стремившихся увидеть единый, хотя и многообразный главный принцип жизни во всех её проявлениях. Так, например, создатели гимнов Ригведы видели Агни: как принцип организации неживой материи (энергия частиц света (Агни – солнце)); Агни как энергия, соединяющая атомы силами взаимного притяжения (Агни – зародыш вод, зародыш деревьев, зародыш всех существ); Агни – как процессы окисления (горения) в живых организмах; Агни – как электрохимические процессы в центральной нервной системе человека – его психическая энергия, проявляющаяся на уровнях семи чакр[47]- от физиологических инстинктов до поэтического дара (Агни – хотар, поэт); и, наконец, многократно повторяемое в стихах Ригведы: “Агни – в водах” – водородные термоядерные реакции в звездах. Без такой попытки взглянуть на образы Ригведы через призму понятий и представлений их создателей мы не сможем увидеть там ничего, кроме ритуальной загадки без ответа, оформленной тем или иным размером стиха.
Поскольку образы Агни и Пуруши[48] являются одними из важнейших образов Ригведы и в то же время ключевыми понятиями для расшифровки символики очень многих мифов индоарийской общности, в том числе славянских, мы и в дальнейшем будем обращаться к ним.
Архетип самосожжения и воскресения[49] из пепла можно видеть и в мифах о Фениксе и в западнославянских мифах об огненном орле Рароге, который рождается из яйца, насиженного человеком в течение 40 (в других вариантах 9) дней на печи. Если учесть, что архаичные печи представляли собой каменную открытую плиту – алтарь, то сидение на такой печи означает сидение непосредственно в огне. В символике Рарога можно увидеть Божественного Духа (птица) и близость с Агни (огонь). Индийские йоги на высшей восьмой ступени практики йоги (самадхи) стремились достичь состояния, когда жизненная энергия (кундалини) должна выйти через высшую седьмую чакру и соединиться с Брахманом – абсолютом. Тело йога при этом должно сгореть и превратиться в горсть пепла[50]. Согласно мифу, Деви (Сати), супруга Шивы, сожгла своё тело в огне йоги и вновь возродилась[51].
До сих пор остаётся невыясненным, что подразумевалось под словами Иоанна Крестителя о Христе: “Я крещу вас водой, но идёт за мною Тот, кто будет крестить вас Духом и огнём” (Евангелие от Матфея 3; 11), а так же слова самого Христа: “Огонь пришёл я низвести на землю” (Евангелие от Луки 12; 49). Этот огонь, видимо, должен пониматься как спасение, а не как гибель, поскольку в другом месте Евангелия Христос говорит: “Не погубить, но спасти мир пришёл Сын Человеческий”. Имя главного героя волшебной русской сказки “Финист Ясный Сокол” сближает этот персонаж с Фениксом. Подтверждением этого является и образ героя в виде птицы, что позволяет провести параллель и с Рарогом, а так же эпитет “ясный” – характерный для обозначения огня в русской традиции. Сюжет же самой сказки очень близок по характеру своих образов к притчам Христа, где невеста символизирует душу человека, а жених – самого Спасителя, и отражён тот же мотив утраты невестами Жениха (образы, характерные для вишнуизма и шиваизма[52]).
Неразумных дев из евангельской притчи можно сопоставить с “заморской царевной” из русской сказки, которая трижды продаёт свидание с Финистом ради волшебных вещей. “Разумные девы”, всю ночь поддерживающие огонь в ожидании Жениха, близки по смыслу к “красной девице”, износившей три пары сапог железных в поисках Финиста, а также к античным жрицам-весталкам, главной функцией которых было поддержание огня на алтаре Весты (Богини жреческого огня, позднее семейного очага).
Не случайно использование Христом и других образов, сближающих[53] его притчи с архетипами мифов: “дерево, которое больше всех деревьев”, вырастающее из самого малого зерна (образ Мирового Древа); сокровище, найденное в поле, – образ многих русских волшебных сказок, а так же представлений, восходящих к Ригведе:
IV. 1 (К Агни)
Его (Агни) ведут на толстой верёвке[54].
Бог добился для смертного (возможности)
Быть отведённым вместе (с ним на небо).
Пусть же Агни поведёт нас, зная путь,
К сокровищу[55], выделенному богами,
Которое принадлежит ему,
Которое, благодаря поэтической мысли,
Все бессмертные сделали истинным.
I. 112 (К Ашвинам)
Ваши неиссякаемые дары, чьё бремя легко[56].
Какими силами вы приходите на помощь отверженному,
Слепого и хромого делаете способным видеть и ходить[57].
I. 164.
На дереве том, где вкушающие мёд орлы
Селятся, размножаются все,
На вершине его, говорят, – ягода сладкая,
До неё не доберётся тот, кто не знает отца[58].
III. 20.
О, Агни, много есть твоих имён.
О тот, о чьём родстве вопрошают![59]
III. 9.
Прошедшего через поражения,
Через постоянные неудачи
Нашли внимательные, не терпящие обмана.
I .164.
Почтительные, они (риши) явились (к нему) с хвалой[60].
Многочисленные архетипы мифов, кажущиеся на первый взгляд разрозненными, в действительности представляют собой своего рода “родословное древо” изначальных образов, где стволом является архетип Пуруши, а остальные, как ветви и корни, вырастают из него, всё более и более разветвляясь на мелкие. Попытаемся выделить этот первообраз Пуруши (Дуная; Купалы) в славянской мифологии и иллюстрирующей её обрядности[61]. Для наглядности представим реконструкцию основного космогонического мифа – обряда, вошедшего впоследствии в виде отдельных деталей в различные былины, сказки, эпические песни, народную лирику и народные праздники и дополненные в них уже позднейшими деталями по причине забвения, утраты носителями традиции изначальной символики.
Реконструкция ключевого мифа–обряда:
I. Похищение куклы Масленицы атаманом – символизирует похищение Марьи Моревны Кощеем.
II. Взятие снежного городка – разрушение царства Кощея.
III. Мужская и женская куклы Купалы и Костромы – Пуруша и Вирадж, Дунай и Настасья. Брат и сестра – символ двух половин (мужской и женской) изначального целого (Андрогина) – Зевс и Гера, Исида и Осирис.
IV. Свадьба Божественной Четы – это тот момент волшебной сказки, к которому стремится всё действие сюжета; в древнерусском космогоническом мифе – это свадьба Дуная Ивановича и Настасьи; в обрядах этот момент отражён как свадьба Солнца и Воды (скатывание горящего колеса в реку), свадьба козы (Оленихи) и медведя на Масленицу, встреча принцем Семиком Масленицы. (Как можно видеть, этот основной момент мифа и обряда присутствует на всех трёх уровнях: солярно-терраморфном, зооморфном и антропоморфном).
V. Разрывание куклы – растерзание Пуруши, Имира, Диониса, Гайнувеле, Тлатекутли и возникновение из частей – Мира (или некоторых его составляющих: растений, людей).
VI. Сжигание куклы[62] – возникновение Мира из сгоревшего тела Пуруши.
VII. Бросание куклы в воду[63] – отражение мифа о Купале и Костроме, бросившейся в реку – символизирует растворение, превращение тела Божества в Реку Жизни (смоленская песня “Разлилась, растеклась речка быстрая” и близкие по сюжету песни, исполняемые при обряде бросания куклы Купалы в воду[64]; былина о Дунае Ивановиче; Михайло Поток).
VIII. Рождение Мироздания из тела Божества отражено как в образе Реки Жизни, так и в зафиксированном в некоторых местах обычае замены Куклы деревцем или забрасывания Куклы на дерево, которое в древности, видимо, одновременно присутствовало в обряде вместе с Куклой, но не должно было сжигаться и разрываться, а обозначало возникновение Древа Жизни из тела умершего Божества, а также в обряде крещения кукушки – Русалки[65], символизировавшем рождение Русалки – Духа Мировой Реки.
IX. Купание в воде и прыжки через костёр (на Купалу, Рождество, Крещение и Петровки) всех участников обряда, обозначавшее “соумирание” вместе с Божеством, единство с Ним и в жизни и в смерти. В некоторых местах участники обряда прыгали в воду вместе с Куклой[66].
X. Воскресение Божества.
А. В виде Древа Жизни.
Б. В виде Реки Жизни.
В. Солярная символика воскресения Божества – сам факт зимнего солнцеворота или весеннего равноденствия и приуроченность к ним этих обрядов[67].
Г. В виде хлебных злаков: “Плащаница Христа” у русских крестьян Южного Дона, представляющая собой прямоугольный плоский ящик с тонким слоем земли и молодыми всходами ячменя[68], и подобная ей, “Плащаница Осириса” (так условно её будем называть вследствие сходства), найденная в одной из могил XVIII династии и хранящаяся в Каирском музее, представляющая собой льняной холст, натянутый на прямоугольный деревянный подрамок с тонким слоем земли на холсте в форме тела Осириса и с проросшими ростками ячменя, а так же ритуальные “мумии” Осириса, сделанные из глины и земли с проросшими всходами ячменя, символизирующими воскресение Осириса[69].
Д. Воскресение Божества непосредственно, в собственном теле. В обряде это отражено как откапывание летом Масленицы, похороненной весной; воскресение козы (заменившей архаичную Олениху – Рожаницу) на Зимние святки; обряд пробуждения от сна и выхода из берлоги (подземного мира) медведя на Комоедицы (24 – 25 марта), что символизирует возвращение из мира смерти (важным элементом обряда была борьба ряженого медведем с поводырём, заканчивающаяся обязательной победой медведя-Солнца). Этот же архетип можно видеть и в воскресении Христа, побеждающего “смертию смерть”[70], и в превращении в Русалку утонувшей Костромы.
Единство с Божеством в Его смерти должно было означать и сопричастность с Ним в Его воскресении, что отражал обряд причащения пивом, мёдом, хлебом – возникшими из тела Божества (как и каждая трапеза в древности рассматривалась, в ряде традиций, как причастие).
Таким образом, обряды праздников года, привязанных так или иначе к дням зимнего и летнего солнцестояния, весеннего и осеннего равноденствия, наряду с солярной символикой пронизаны единой идеей первообраза умирающего изначального Космогонического Божества, возникновения Мироздания из частей Его тела или из Его пепла и воскресения этого Божества в трёх ипостасях: Древа Жизни (Реки Жизни), в образе Солнца и непосредственно в собственном живом теле (антропоморфном или, ранее, зооморфном, так как в древности Космогоническое Божество – Первопредок представлялось в виде животного – тотема).
Аграрные праздники органично дополняют эти основные солярные даты календаря, так как Божество умирающей и воскресающей Природы являет всё тот же первообраз Пуруши, но уже на следующем витке спирали развития Мироздания (как видим, ошибочной является та точка зрения, что у древних будто бы не было представления о развитии Мироздания, но только лишь о цикличности).
Символика, отражающая архетип Пуруши–Мироздания, пронизывает собой одновременно действие обряда, миф, костюм, устройство храма[71].
Что же возникает прежде: миф или обряд? Существуют разные точки зрения, приведённые нами в статье “Обряд и обычай”.
Поскольку в онтогенезе (развитие личности) действие появляется прежде речи, то с позиции теории рекапитуляции (повторение в процессе индивидуального развития личности всех основных этапов развития вида (филогенеза)) обряд как подражательное действие должен возникнуть раньше, чем миф, являющийся осмыслением обряда. Вопросом остаётся только то, каким образом древние люди могли подражать в обряде действиям Божества, если в момент возникновения Мира людей ещё не было. Ответ на этот вопрос, видимо, следует искать в зоопсихологии, а именно в том, что заключено в полных смысла действиях животных, которые они далеко не всегда осознают. Какой архетип поведения они при этом являют, существующий изначально (apriori) в их генетике и подсознании?
То, что мотив умирающего и воскресающего зооморфно-антропоморфного Божества, существует у земледельческих народов, не занимавшихся охотой, но перешедших от собирательства к земледелию[72] (чему способствовал, видимо, благоприятный климат), опровергает утверждение, что этот сюжет появляется только на этапе перехода к охоте[73], заменяя собой более древние представления об “исчезающем” или “отдыхающем” Божестве[74], но так же архаичен, как и последний.
Миф об отдыхающем Боге (Телепинусе)[75] интересен тем, что представляет собой альтернативу “смерти Божества”, существовавшую в мифологическом сознании различных народов, что позволяет видеть грубую ошибку некотрых философов, утверждающих, что, коль скоро без таких архетипов, которые являют Сет, Иуда не могло бы быть и подвига Осириса, Христа, то невозможно было бы и спасение человечества. Как уже говорилось выше, космогоническое Божество, дав начало Мирозданию, само становится этим Мирозданием – солнцем, землёй, реками, растениями, животными, приобретая ипостась умирающего и воскресающего Солнца, умирающей и воскресающей Природы и , как составляющая часть этой Природы, – урожая, дающего жизнь человеку.
В связи с этим, важнейшим для понимания славянской культурной традиции является образ хлебопашца[76] (Микулы Селяниновича – сильнейшего из богатырей), то есть в русском мифологическом сознании выполняющего, очевидно, более значимую роль, чем воин. (Отметим, что в Индии[77], например, варна кшатриев-воинов была выше варны, в которую входили земледельцы, но ниже варны жрецов). Отсюда следует, что русская былинная традиция рассматривает пахаря не как аграрного рабочего, но как жреца. Это подтверждают и исследования Б.А. Рыбакова, отождествляющего сказочно-былинного богатыря – пахаря, вспахавшего Змиевы валы со Сварогом[78].
Вспомним, что Осирис и Исида[79] обучают людей земледелию, Христос и Дионис умножают хлеба. Взросшие всходы ячменя рассматриваются как воскресший Осирис[80] и Христос[81]. Хлеб - в православии – Тело Христа, а также символ воскресения - в Египте[82]. Таким образом, хлебопашец выступает как жрец бескровного культа Божества хлебных злаков, совершающий обряд воскрешения Божества. (Египетские жрецы ежегодно совершали обряд воскрешения Осириса, делая мумию Осириса из влажной земли и глины с добавлением зёрен злаков. Когда злаки прорастали – это символизировало воскресение Бога). Причастие и у египтян-земледельцев и у земледельцев-славян (до принятия христианства) состояло в мёде, хлебе и пиве, изготавливаемом из ячменя (проросший ячмень – воскресший Осирис, а затем – Христос (“Плащаница” у донских крестьян)). У греков вино – кровь Диониса, даровавшего людям лозу и хлебные злаки.
Осирис введением земледелия прекращает каннибализм и, в значительной мере, охоту[83]. Сет выступает в мифе как охотник. Кощей, в сказке “Марья Моревна” так же выступает как охотник[84]. В былине о Иване Годиновиче[85] Кощей хочет застрелить птиц, что предотвращает Иван Годинович. Очень часто мотивом русской волшебной сказки является отказ Ивана царевича от охоты (убийства животных) и избавление животных (птиц) от смерти, что играет решающую роль в его победе над Кощеем.
Неслучайно, что герой русской сказки часто называется крестьянским сыном, в итоге достигающим царской власти. Если учесть, что волшебная русская сказка, достаточно хорошо сохранившая в себе как архаичный космогонический миф, так и архаичный обряд посвящения, не только не деградировала, но, напротив, дошла до нас как произведение совершенное по глубине, многозначности и многоплановости семантики, что позволяет говорить о том, что доработка мифа на этапе превращения его в русскую волшебную сказку производилась людьми, хорошо знающими эту семантику (это справедливо и по отношению к целому ряду православных апокрифов, отражающих древний мифологический сюжет). Из этого можно сделать вывод, что эти люди (создатели сказки) принадлежали к тому же жреческому сословию, что и создатели мифа (предка сказки). В таком случае, образ крестьянского сына – как героя сказки, во многом тождественный Ивану царевичу и Ивану сыну тотемного животного (Коровы, Медведицы, Собаки и т.д.), в данном случае подтверждает мысль о растворении жреческого сословия в крестьянской среде, что характерно для Руси после её крещения[86] и чуждо Индии, не пережившей подобного гонения на брахманов – носителей традиции. Поэтому в Индии не могло быть растворения варны брахманов среди вайшьев и тем более шудр, принадлежащих к другой народности и расе. Совсем иное мы наблюдаем у восточных славян, имеющих общие корни с индийскими арьями[87], но развивавшихся в других условиях.
Таким образом, в архетипе крестьянина-пахаря отражена волхвами – создателями былин и сказок идея высшего бескровного жреческого служения. В Индии эту очень древнюю идею ахимсы (восходящую, видимо, к эпохе собирательства, то есть к доледниковому периоду, когда человек ещё не охотился) развивают, как это ни парадоксально, именно кшатрии – основатели джайнизма и Будда[88]. Представление об изначальности этой идеи отражено в том, что она исходит от Брахмы и Ману – отца человечества. “Величайшее преданное служение мне (Брахме) – защита всех живых существ, рождённых в этом мире” (Из беседы Ману и Брахмы[89]).
Важнейшими для понимания архетипа пахаря являются труды Б.А. Рыбакова («Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи») и Л.В. Милова («Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса»).
Поскольку пахарь является одновременно и сеятелем, то в этой роли он выступает уже не только как жрец, но и как образ самого Бога Прародителя (Праджапати), из семени которого возникает Мироздание и все живые существа, согласно индоарийским мифам[90], поскольку сев рассматривался древними жрецами как оплодотворение Небесным Богом-Отцом Матери-Земли (именно с этим связан обряд священного брака на вспаханном поле[91]). Обряды, связанные с севом в русских деревнях[92], а также повсеместно зафиксированный обряд опахивания села в случае эпидемий и других несчастий, для их предотвращения, подтверждают то, что как сев, так и пахота рассматривались как сакральные действия.
Таким образом, возникновение Мироздания понималось древними как триединый акт Самопожертвования Божества, Рождения и Творения одновременно.
Христос (Слово) так же являет собой первообраз Пуруши – жертвенного Божества на следующих этапах развития этой идеи, то есть как Бог умирающей и воскресающей Природы и хлебных злаков, тогда как действительным жрецом Его культа является крестьянин-землепашец, несущий идею ахимсы.
Вспомним, что Христос в дни, когда надлежало закалать агнца (заменившего собой, согласно библейской легенде, человеческие жертвоприношения), совершает безкровную жертву хлебом и вином, освящённую Его собственной кровью. Таким образом, Он отменяет кровавые жертвоприношения, утверждая тем самым заповедь “Не убий” по отношению ко всем живым существам.
В русской волшебной сказке этот древнейший ведический[93] принцип (развившийся из архаичной идеи реинкарнации, присутствовавшей у индоевропейцев, а также из представлений о Мироздании как о теле Божества, – в таком случае причинение вреда любому существу рассматривалось как причинение вреда самому Божеству), отражён как уже говорилось выше в отказе героя от убийства животных, в спасении их или их детёнышей, что оказывается решающим в его победе над Кощеем; а в других вариантах сказок животные и птицы помогают герою выбраться из пропасти, темницы и т.д.
Важным отличием героя сказки – победителя Кощея (смерти) от его братьев или спутников, терпящих поражение, является то, что он не совершает измены и предательства. Следовательно, можно опровергнуть точку зрения М. Элиаде, А. Морэ и других, считающих, что в мифологическом сознании акт убийства и предательства Божества не является преступлением, но жреческой функцией.
Существует мнение, что окончательный нравственный образ героя русских (и украинских) волшебных сказок сформировался под влиянием христианства, но этому противоречит характерное для древних славян отношение в сказках как к тотемному священному животному к волку-собаке (хорту), помогающему герою или являющемуся его непосредственным предком (“Иван царевич и серый волк”, “Иван-сучич”), тогда как известно негативное церковное отношение к собаке, заимствованное из иудаизма (Б.А. Рыбаков. Язычество древних славян. М. 1994, с. 207-208; Б.А. Рыбаков. Язычество Древней Руси. М. 1988, с.728-731; Брюс Фогл. Новая энциклопедия. Собаки. М. 2003, с. 27-28; Астрономия древних обществ. Отв. ред. Т.М. Потёмкина, В.Н. Обдирко. М. “Наука”, 2002, с. 282).
Наиболее же веским подтверждением выдвигаемой нами точки зрения является именно архетип пахаря как жреца, отражённый в былинах (Микула Селянинович) и в сказках (Иван крестьянский сын). Поскольку жрец в архаичном сознании должен был представлять собой подобие Божества, то образ Сварога-пахаря[94] являет именно земледелец, тогда как Сварога-кузнеца – кузнец-волхв.
Таким образом, можно сказать, что земледельцы в славянской традиции являлись своего рода жрецами Божества умирающей и воскресающей Природы, Хлебного Бога[95] (Бога хлебных колосьев), Бога-пахаря (Сварога). Все эти достаточно архаичные образы позднее органично сливаются в образе Христа, который, представляя собой архетип Диониса и Осириса, является “Хлебным Духом”, так как именно хлеб – тело Христа (в христианской символике), и Богом-пахарем (в русской колядовочной песне есть следующие слова: “Ой, в поле, поле, там плужок ходит, а за тем плужком сам Господь ходит”[96]).
Поскольку сакральное жреческое служение или обрядовое действие представляло собой, в первую очередь, повторение космогонических действий Божества[97] или событий Его земной жизни (что нашло своё отражение в мистериях Осириса, античных трагедиях и в православном богослужении), то о бытовавших в ряде традиций культах кровавых жертвоприношений можно сказать, что они являют собой повторение действий не Божества, а его антагониста (напр., Сета), и, следовательно, совершающие их являются в действительности служителями культов подобных антагонистических архетипов, а их последователи представляют антисистему.
Согласно исследованиям Б.А. Рыбакова[98], русский народ, некоторые князья и зодчие воспринимали Христа совершенно иначе, нежели большая часть духовенства (кроме священников-волхвов[99]). Это, а также тексты волочёбных песен, отношение крестьян к трапезе как к причастию, название стола “престол” (алтарь), этнографически зафиксированный среди русских православных крестьян Ростовской области обряд причащения домашних мёдом, совершаемый старшей женщиной в семье[100] – всё это позволяет говорить о том, что определённая часть крестьянства являлась исполнительницей жреческих функций.
Но не только хлебопашец представляет собой образ Сварога – Небесного Бога Отца; Даждьбога – Бога Солнца, оживляющего Природу весной; Бога умирающей и воскресающей Природы и хлебных колосьев – Христа. И воин – кшатрий – “добрый молодец” являет образ Пуруши – Дуная, заключающийся в постоянной готовности к самопожертвованию, что отразилось в идеологии индийских раджпутов: “Нет ничего выше кшатры”[101] (воинского долга). Некоторые отечественные исследователи считают, что целый ряд русских, запорожских, казачьих песен “О гибели молодца на чужой стороне” символически отражают образ умирающего и воскресающего Солнечного Божества в момент зимнего солнцестояния. Мы бы к этим песням добавили те, в которых герой не является воином, не берёт в руки оружие, но так же гибнет на чужой стороне (“Глухой да неведомой тайгою”, “Мальчик на чужбине”)[102]. Эти песни имеют не только архаичный сюжет, но и распев. Большая часть их сохранилась в казачьей среде, в значительной степени являющейся наследницей мужской, княжеской, дружинной традиции древних славян, в отличие от северной женской обрядовой и песенной традиции. Напомним, что в древности обрядовые действия, посвящения и даже некоторые праздники довольно часто разделялись на мужские и женские. Ко многим обрядам не допускались лица противоположного пола.
Связующим звеном между женской обрядовой поэзией и дружинными песнями “О гибели молодца на чужой стороне” является песня “О чудесном погребении”, записанная в Новгороде-Северском, исполнявшаяся девушками на троицкой неделе во время обряда завивания венков на берёзе и принесения берёзе даров (Отметим, что, несмотря на то, что в песне упоминается груша, тем не менее, исполнялась она у берёзы (как свидетельствует Д.К. Зеленин). Это подчёркивает обобщённое значение дерева вообще в обрядности и мифологии).
У поли, поли под игрушкою (под грушею)
Лежит тело, як папера бело; (как бумага)
Никто к телечку не прихилицца, (не наклонится)
Прихилилася стара бабочка,
Стара бабочка – его маточка.
Узяла его та на рученьки,
Повяла его да й до церковки.
Сами свечечки запалилися
Сами книжечки зачиталися,
Сами звоники зазвонилися,
Бело телечко схоронилося.
(Гринченко. 1899, с. 117)
Д.К. Зеленин делает вывод, что в данной песне речь идёт не о гибели молодца, но об умершем до крещения ребёнке (потерче), так как тело, по его словам, “лёгкое”, поскольку его поднимает старая женщина. Но у старой женщины не может быть младенца, да и тело совсем не такое лёгкое, ведь в песне поётся не “понесла”, а “повела”, то есть пыталась как бы вести, взяв под руки, что говорит о большом и тяжёлом теле. То, что она смогла это сделать, свидетельствует скорее о самой Матери как о мифологическом, чудесном персонаже а именно - Богине. В мифах и сказках нередко мать совершает подобные чудесные действия, отличающиеся большой физической силой. (Так, например, в русской волшебной сказке “Безручка” безрукая мать спасает сына на поле боя). Белизна тела также не является опровержением того, что в данном случае может быть тело молодца, поскольку “белое тело” – выражение, достаточно часто употребляемое в русских былинах и сказках не только по отношению к девушкам, но и к юношам и даже к мужчинам-богатырям. Подтверждением того, что речь в данной песне идёт о молодце, могут быть слова “его маточка”, так как для русского языка нехарактерно выражение, отражающее понятие «мать чего-то», но «мать кого-то», тем более для архаичного идеалистического сознания, воспринимающего человека не как тело, но, прежде всего, как живую душу. Поэтому слова “его маточка” можно понимать не как “мать этого тела”, но как “мать того, кому это тело принадлежало”, то есть – молодца.
Очевидна чудесность данного сюжета: “сами свечечки запалилися, сами книжечки зачиталися, сами звоники зазвонилися”, а также отсутствие каких бы то ни было препятствий или запретов (со стороны служителей храма) на внесение тела в церковь, свободный доступ чудесной матери в храм для самостоятельного совершения обряда (что в реальности невозможно без непосредственного участия духовенства), само отсутствие служителей и, при этом, открытость храма (она входит туда как хозяйка) – всё это говорит о мифологичности сюжета, и о том, что речь здесь идет вовсе не об умершем некрещёном младенце, а скорее о космогоническом Божестве, претерпевшем смерть, что подтверждается присутствием дерева над лежащим Телом. Это дерево символизирует Древо Жизни.
Христос так же (согласно Евангелию) был погребён без участия священников. Его отпевала как бы сама Природа (солнечное затмение, землетрясение сопровождают Его смерть), напоминающая Великую Мать архаичных верований, что позволяет сблизить образ Природы и образ Чудесной Матери в новгород-северской песне. Возможно, в этой песне отражен древний космогонический миф. В песнях “О гибели добра молодца на чужой стороне” очень часто герой лежит в поле под деревом или под кустом, что может быть подтверждением мифологических корней сюжета этих песен.
Почему же новгород-северская песня о чудесном погребении исполнялась на Русалии, если речь в ней идет о «добром молодце» – космогоническом Пуруше? Русалии в ряде мест заканчивались 24 июня погребением Ярилы, которого нередко хоронили в один день с Костромою[103]. Кроме того, Д.К. Зеленин пишет о связи русальских обрядов с Купалой[104], в обрядовой символике которого отражен миф о Купале и Костроме-Русалке. Позднее архаичное мифологическое представление о парном космогоническом Божестве забывается, и в обрядах разных праздников представлены лишь части изначально цельного образа.
Но отголоски этого древнего представления мы можем встречать в некоторых песнях. Например, в песне, исполняемой на гряной неделе:
На гряной неделе русалки сидели,
Русалки сидели, на Бога глядели.
А Бог Сына женит, Илиа дочь отдаёт.
Тот же мотив божественной свадьбы присутствует и в песне “Орёл – Божа птица”.
Таким образом можно восстановить весь сюжет русальско-купальского обряда-мифа:
Воскресающая Масленица, как и Кострома, – это образ умирающей и воскресающей Природы. Отождествление русалки с Костромой[106] и то, что в древности русалки не представлялись в сознании славян как души утопленниц или некрещёных младенцев, но как духи росы, водных источников[107], позволяет взглянуть на Кострому – Русалку – возлюбленную Купалы как на Душу Реки Мироздания (Русую Русу – героиню волшебных сказок), близкую греческой Персефоне.
Загадкой для исследователей является конь – как образ русалки. Кони в русской сюжетной вышивке заменили собой архаичных Олених – Рожаниц, позднее осмысленных как Лада и Леля в антропоморфном образе.
Следовательно, конь в русальском обряде, видимо, заменил Олениху-Ладу или Лелю (Мать животных и всей Природы, а также и людей).
В белорусской песне, посвященной Яриле, обряд погребения которого в некоторых местах совершался в один день с Костромою и часто совпадал с Русалиями, поётся:
Влачывся Ярыло
По усему свету,
А гдзеж jон нагою,
Там жито капою,
А гдзеж jон ни зырне,
Там колас зацьвице.
(Древлянский. 1846, с. 21)
В русской песне поётся:
А где коза ходит,
Там жито родит,
А где коза ногою,
Там жито копою,
А где коза рогом,
Там жито стогом.
Коза (как и конь) заменяет Рожаницу Олениху – Ладу или Лелю, которая в данном случае является женской параллелью Ярилы, то есть Костромой-Русалкой.
Этот образ космогонической Русалки – Оленихи – Коня близок к образу коня в Упанишадах.
"Конь отождествляется со Вселенной, а части его тела с явлениями природы: его голова – утренняя заря, глаз – Солнце и т.д. Согласно другому космогоническому мифу, бог-творец создает речь, гимны, людей, скот, а затем превращает своё тело в коня и сам себя приносит в жертву"[108]. Конь в этом случае подобен Пуруше в Ригведе. Подтверждением этого может быть обряд похорон русалки, когда под названием русалки хоронится лошадиный череп[109]. (Вождение Коня – Авсеня осуществлялось и на Святки[110]).
Подводя итог, можно сказать, что образы космогонического Пуруши – Вирадж (Дуная - Настасьи, Купалы - Костромы), солярного умирающего и воскресающего Божества, как и Божества Природы, мифологические герои, сходящие в подземный мир смерти, а также в историческую эпоху претерпевающие насильственную смерть и воскресающие Боги (Лумалума[111], Дионис, Христос), есть один основной космогонический архетип мифа и обряда в разных своих ипостасях и на разных этапах развития.
Но Пуруша - это не только космогонический Первопредок[112], но и Абсолют-Мировой Дух[113], тождественный Брахману. Ошибочно думать, что такой глубокий взгляд возникает лишь на этапе развития философии. В зародыше он содержится в мифологии и только переходит из формы интуитивного созерцания в форму логических обобщений. То есть Пуруша - как предок Мироздания (Галактики или Вселенной) - это сыновнее Божество по отношению к Пуруше - Мировому Духу. А поскольку и каждое живое существо мыслилось как частица Его, то, следовательно, достигнув в своём земном развитии (в процессе реинкарнаций) зрелости, т.e.высших варн человеческого существования, оно, в идеале, должно было являть образ своего Первопредка, что нашло наиболее яркое отражение в мировоззрении индийских кшатриев и раджпутов, согласно которому жертвенное завершение своей жизни представлялось единственно достойным: воин, остававшийся неуязвимым в боях, выходил на шаку - неравную жертвенную битву; если и в этом случае он чудом становился победителем, то с помощью собственного оружия завершал свою жизнь в соответствии с представлениями своей варны. Жизнь и смерть мыслились как обряд, являющий Первообраз. В славянской культуре это дошло до нас во многих обрядах, песнях, сказках, былинах, в том числе в былине о Дунае Ивановиче.
Как без привлечения научных знаний в области агрономии невозможно было бы расшифровать календарные черты и резы IV века[114]; географические и климатические данные позволяют понять те или иные исторические события и явления; этнопсихология дает видение внутренних причин исторических событий; современные знания в области астрономии, медицины, физиологии раскрывают для нас загадки египетских пирамид и индийских йогов; данные физики, биологии позволяют понять глубину представлений Ригведы; точно так же невозможно произвести детальное исследование такого важнейшего культурного явления как архетип, можно сказать, ключевого для понимания символики космогонического мифа-обряда, без данных психологии, занимавшейся изучением этого явления.
Само понятие "архетип" известно уже в античности (хотя, не исключено, и раньше) и означает, в переводе с греческого, "первообраз" или изначальный образ. Изучением проявлений архетипа, с точки зрения психологии, занимался, как известно, К.Г. Юнг. Поскольку диалектический подход требует исследования подобной сложной проблемы с точки зрения двух противоположных взглядов – материалистического и идеалистического, то именно так целостно мы и рассматриваем этот вопрос, тем более, что невозможно объективно представить мировоззрение, например, первобытного человека, изучая его только снаружи, не попытавшись войти в его внутренний мир.
Архетип проявляется в мифе, обряде – т. е. в культуре, а так же в психологии. Кроме того, проявление архетипа мы можем наблюдать и в криминалистике. Историко-культурное проявление архетипа – это общепринятая, узаконенная, нередко обязательная форма. Отметим, что общепринятость архетипа в виде обряда, например, в том или ином исторически сложившемся обществе вовсе не гарантирует позитивную форму его проявления. Так, например, мы можем наблюдать в истории культуры немало узаконенных обществом или властью патологических форм проявления архетипа, а именно, кровавых жертвоприношений[115], ритуальных сексуальных извращений и т.п. Поэтому для правильного понимания такого явления невозможно обойтись без данных психологии, психиатрии, криминалистики. Согласно взглядам западных психологов-идеалистов, в той или иной мере придерживающихся теории К.Г. Юнга, архетип – это матрица поведения человека, изначально присутствующая как в коллективном, так и в индивидуальном бессознательном, проявляющаяся в критические моменты жизни общества или человека и определяющая его поведение. В действительности же в одной и той же критической ситуации один человек проявляет в своем поведении архетип Осириса, другой – Сета. Именно эта психологическая особенность является ключевой для понимания многих исторических и историко-культурных явлений. Почему один исторический персонаж, спасая товарищей, закрывает грудью амбразуру, а другой – приносит кровавую жертву с целью обеспечить себе хороший урожай или удачу на охоте?
Психологическое воздействие личности своим примером нередко оказывает влияние на изменение мировосприятия целого народа, и, напротив, мировоззрение народа определяет во многом поведение индивидуумов.
В прошлом веке некоторые исследователи и писатели (М. Волошин, М. Элиаде, А. Морэ[116]), так или иначе касавшиеся этой непростой темы, пытались представить в своих сочинениях служителей кровавых культов, а также образы Сета, убивающего Осириса, и даже Иуды - как высших жрецов, исполняющих божественный замысел. В данном историко-культурном исследовании мы не можем подробно останавливаться на обсуждении такой точки зрения, так как это потребовало бы слишком глубокого погружения в область патопсихологии, психиатрии и судебной психиатрии.
Заключение
Рассмотренный в данной статье стержневой архетип архаичного мифа, пронизывающий собой всю историю и культуру индоевропейцев, позволяет сделать вывод о неразрывности осмысления его на протяжении веков и тысячелетий носителями жизнеутверждающего начала заключенного в нем. Архетипический уровень является высшим уровнем постижения волшебной сказки и былины.
[1] Архетип (греч. Arche – начало и typos – форма, образ), в позднеантичной философии – прообраз, изначальный образ, идея.
[2] Элиаде М. Аспекты мифа, М., “Академический проект”, 2001, с. 119-127.
[3] Элиаде М. Аспекты мифа, с. 119-123.
[4] Мифы народов мира. Энциклопедия. М., 1992, т. 2, с. 148.
[5] “Евангелие о сошествии Христа во ад”. Издание Старообрядческой Московской Архиепископии.
[6] Михайло Поток после смерти Белой Лебеди добровольно спускается с её телом в могилу, встречается там со змеёй, побеждает её, заставляет принести живую воду, с помощью которой воскрешает жену и выводит из могилы, что сближает эту былину с сюжетом русских волшебных сказок, где главный герой отправляется за своей невестой к Кощею-Аиду, то есть в царство смерти, а также со старообрядческим апокрифом “О сошествии Христа во ад”.
[7] Победив Ад, Христос, согласно православному учению, спасает души верующих в Него людей, то есть Церковь – Невесту Христа, и обновляет Природу (райский сад населён растениями и птицами, кроме того, на некоторых иконах Рождества и животные изображены с нимбами; животные и растения присутствуют и на средневековых списках икон “О тебе радуется…”, “Собор всей твари”). Позднее этот мотив Природы всё более вытесняется из церкви, вопреки учению самого Христа (Евангелие Мира). Таким образом, как можно видеть, в христианство вошли представления орфиков о Дионисе и его невесте Персефоне, олицетворяющей одновременно и совокупность душ людей (Мировую душу), и Природу как единое целое. Дионис же выступает как жених Персефоны, освобождающий её из царства Аида. (Э. Шюре. Великие посвящённые. М., 2001, с. 214, 227, 228, 374).
Дионис, согласно Б. А. Рыбакову, является одной из трёх ипостасей солнца: палящее летнее и полуденное – Арес (Ярило); целительное, вдохновляющее утреннее и весеннее – Аполлон (Даждьбог); умирающее и воскресающее солнце в момент зимнего солнцестояния, закатное, рассветное и полуночное – Дионис. Согласно Апулею, посвященный в культ Прозерпины (Персефоны) приобретал способность видеть полуночное солнце сквозь землю (цит. По Э. Шюре. Великие посвящённые. М., 2001, с. 384). В символике славянских купальских обрядов цвет папоротника, который ходили искать в ночь на 24 июня (летнее солнцестояние) и который должен был открыть подземный клад, светящийся огнём, видимо, означал также полуночное Солнце. Это сближает образ Диониса-Христа с Купалой. Вспомним притчу Христа о “сокровище, найденном в поле”, символизирующем Царство Небесное. О близости образов Христа и Диониса говорят следующие общие черты этих Богов: умножение хлебов, превращение воды в вино, насильственная смерть и воскресение, причастие хлебом и вином (вино в древней Греции называлось кровью Диониса), а также то, что позволяет видеть изначальный космогонический характер этих Богов: частица Диониса в людях (Э. Шюре. Великие посвящённые. М., 2001, с. 215; Павсаний, VIII, 37; Orphycorum Fragmenta, 220), возникновение мира от Бога Слова (Христа), согласно Евангелию от Иоанна.
[8] Смещение пасхалии повлекло за собой и смещение других праздников, привязанных к ней: Масленицы, Зеленых святок (Русалий).
[9] В смоленской песне “Разлилась, растеклась речка быстрая”, девушка, символизирующая Богиню, тонет, как и Кострома в мифе о Купале и Костроме.
В первом случае утонувшая девушка становится берегом, травой, прибрежными камнями, речной и ключевой водой, рыбицей. В мифе же о Купале и Костроме – утонувшая Кострома превращается в русалку – дух реки. Поскольку река в мифах символизирует Реку Жизни – Мироздание, отсюда следует, что Богиня растворяется в Мироздании, становясь его душой и телом. В этом плане интерес представляет имя главной героини русских сказок “Руса” или “Русая Руса” (Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси. М., 1988, с. 324, 325, 347.), имя которой родственно слову “русалка”. Поэтому Русу в данном случае можно понимать как Дух Мировой Реки Жизни, что сближает это имя с превратившейся в русалку Костромой и героиней смоленской песни:
Разлилась, растеклась речка быстрая. - все строки по 2р.
Через тую речку перекладинка ляжит.
Там ишли-праишли три сестриченьки.
Они шли-праишли, разговаривали:
- А кому из нас неперёд идти?
Старшая сестра неперёд пойшла.
Перекладинка сподломилася,
Старшая сестра утопилася.
Там ишёл, праишёл ейный брат родной.
«Не ходи, братец мой, по круту бережку,
Не сбивай, братец мой, белы камушки,
Не топчи, братец мой, шелковую траву,
Ты не пей, братец мой, ключевую воду,
И не пей, братец мой, и речную воду,
Не лови, братец мой, белу рыбицу.
А крутой бережок – это грудь моя,
Белы камушки – это глазы мои,
Шелковая трава – это волос мой,
Ключевая вода – это слёзы мои,
А речная вода – это кровь моя,
Бела рыбица – это тело моё.
(Песня Смоленского Поднепровья. Фрагмент).
[10] Куклы Масленицы, Костромы, Купалы, Ярилы могли быть как мужскими, так и женскими, в обрядах их могли сжигать, разрывать на части, бросать в воду, хоронить. Зафиксированы обряды похорон одновременно двух кукол: мужской и женской (Зеленин Д.К. Очерки русской мифологии. М. 1995, с. 270). Эти куклы в обрядах разных праздников символизировали идею умирающего космогонического Божества, из тела которого рождается Мироздание, Природа, урожай, солярная цикличность.
[11] Мифы народов мира. Энциклопедия. М., 1992, т. 2, с. 148.
[12] ЭлиадеМ. Аспекты мифа, с. 123.
[13] Статья Русаковой Л.М. Образ мира в геометрическом орнаменте на полотенцах русских крестьянок Алтая. В книге Традиционные обряды и искусство русского и коренных народов Сибири, Новосибирск, “Наука”, 1987.
[14] Афанасьев А.Н. Народные русские сказки. Л., 1983.
[15] Бажов П.П. Хозяйка Медной горы.
[16] Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси. М., 1988, с. 638.
[17] Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси, с. 563.
[18] Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., 1995, с. 202.
[19] Прыжок через костёр символизировал самосожжение в огне (Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1994, с. 317).
[20] Именно так воспринимали апостолы и первые христианские мученики свою мученическую смерть.
[21] Крещаемый в смерть Христа крестится, а сомкнувшаяся над головой вода обозначает погребение в земле, так как выражение “сыра-земля” включала в своё понятие и землю, и воду.
[22] Элиаде М. Аспекты мифа. М., 2001, с. 123.
[23] В самом деле, Пуруша – это вселенная,
Которая была и которая будет.
Четверть его – все существа.
Три четверти – бессмертие на небе.
От него Вирадж родилась,
От Вираджи – Пуруша.
Его как жертву кропили на жертвенной соломе,
Пурушу, рождённого вначале.
Из этой жертвы, полностью принесённой,
Было собрано крапчатое жертвенное масло.
Он (Пуруша) сделал из него животных,
Обитающих в воздухе, в лесу и тех, что в деревне.
Его рот стал брахманом,
Его руки сделались раджанья,
То, что бёдра его, – это вайшья,
Из ног родился шудра.
Луна из его духа рождена,
Из глаза солнце родилось,
Из уст – Индра и Агни,
Из дыхания родился ветер.
Жертвою боги пожертвовали жертве.
(Ригведа. X, 90. Приводится в сокращении).
Это значит, что Пуруша был одновременно и жертвой, и тем Божеством, которому эта жертва приносится. (Прим. Т.Я. Елизаренковой).
[24] Д.К. Зеленин. Очерки русской мифологии. М., 1995, с. 270.
[25] «Вначале эта вселенная была Душой (Атман) в обличье Пуруши. Этот Пуруша осмотрелся вокруг себя и не увидел ничего. Он желал другого. Сам он походил на мужчину и женщину, заключивших друг друга в тесные объятья. Он распался надвое, и муж с женой родились из него. Он соединился с ней и родилось человечество. Она обратилась в корову, он обратился быком и соединился с нею. Она стала кобылицей, он стал конём… Так он создал все пары животных вплоть до муравьёв». (Упанишады, Бр. I, 4).
[26] Калашников В. Боги древних славян. М., 2001, с. 17.
[27] Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1994, с. 318
[28] Старообрядческий церковный календарь. М., 1987.
[29] Данные экспедиционных материалов Российского Государственного Этнографического музея СПб.
[30] Там же.
[31] Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси. М., 1988, с. 563.
[32] Славянская мифология. Энциклопедия. М., 1995, с. 80.
[33] Свадебный обряд индийских арьев, вынесенный ими со своей прародины – Северного Причерноморья. (Альбедиль М.Ф. Индия: беспредельная мудрость. М., 2003, с. 371; Успенская Е.Н. Раджпуты. С-Пб., 2000, с. 20). У славян также сохранились некоторые элементы огненного обряда венчания: переезд молодых через огонь (сравните с переправой через огненную реку в сказке “Марья Моревна”), бросание сплетённых волос молодых в огонь (Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., “Эллис лак”, 1995, с. 65, 80, 107).
[34] Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси, с. 594.
[35] Шюре Э. Великие посвящённые. М., 2001, с. 214, 227, 228, 374; Афанасьев А.Н. Народные русские сказки. Л., 1983.
[36] Фаминцин А.С. Божества древних славян. С-Пб., 1995, с. 22, 179.
[37] Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси, с. 270.
[38] Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси, с. 152, 207.
[39] Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси, с. 640.
[40] Ригведа, X, 85.
[41] Об отождествлении в народном представлении Костромы и русалки см. Зеленин Д.К. “Очерки русской мифологии”. М., 1995, с. 266.
[42] Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси, с. 158.
[43] Мифы народов мира. Энциклопедия. М., 1991, т. 1, с. 665.
[44] Амбарцумян В.А. Загадки Вселенной. М., “Педагогика”. 1987.
[45] Ригведа. Перевод Т.Я. Елизаренковой. М., 1999, с. 481.
[46] Наука и религия. №12/1991, с. 20.
[47] Эта теория развития (восхождения) психической энергии человека была хорошо разработана в учении кундалини – йоги. Позднее некоторые отдельные части этой теории делали попытки осмыслить З. Фрейд и К.Г. Юнг (см. Неаполитанский С.М. “Кундалини йога”. СПб., 1990; Свами Шивананда “Кундалини йога”. “София”, 2000.).
[48] Сближение Пуруши в Упанишадах с Агни в Ригведе см. Риг. I, 164; Упанишады. Пра 6, 6; Бр. II, 5.
[49] Корень крес означает огонь (кресало), поэтому “воскреснуть” буквально значит “возгореться”, или возродиться в огненном теле.
[50] Астроведа. №6/2003. С-Пб., “Святослав”, с. 7.
[51] Сурья Анандамурти. Ведические предания. “Амрита”, 2000, с. 232.
[52] Атеистические чтения. №17/1988, с. 90.
[53] Многократное употребление Основоположником христианства образов и понятий Ригведы и Упанишад позволяет говорить о прямой преемственности этих двух культур, историческим подтверждением чему могут служить некоторые известные тексты, сохранившиеся на территории Индии.
Несмотря на то, что мы имеем дело с изречениями, разделёнными, по меньшей мере, пятью переводами и свободным пересказом последователей, тем не менее, звучат они в ряде случаев почти идентично:
Славлю Тебя, Отче, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам.
(Евангелие от. Луки 10, 21).
Пусть брахман, отрекшись от учёности, станет как дитя.
(Упанишады. Бр. 3, 5).
Если не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное.
(Евангелие от Матфея 18,3).
Да будет он подобен ребёнку. Природа ребёнка - свобода от уз и непорочность.
(Упанишады, Суб. 13, 1).
Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить.
(Евангелие от Матфея 10, 28).
Просвещённый ни рождается, ни умирает,
Нерождённый, постоянный, вечный, изначальный он не может быть убит, когда убивают тело.
(Упанишады, Кат. 1, 2).
В начале было Слово. И Слово было у Бога. И Слово было Бог.
(Евангелие от Иоанна 1, 1).
Непреходящее слово - высший Брахман,
Два знания следует знать: о Брахмане-слове и высшем Брахмане.
Сведущий в Брахмане-слове достигает затем и высшего Брахмана.
(Упанишады, Брах. 16).
Видевший Меня видел Отца.
(Евангелие от Иоанна 14, 19).
Подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое нашед человек утаил, и от радости о нём идёт и продаёт всё, что имеет и покупает поле то.
(Евангелие от Матфея 13, 44).
В золотом высшем ларце - незапятнанный, не имеющий частей Брахман.
Он чистый светоч светочей.
(Упанишады, Мун. 2, 2).
Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так, что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его.
(Евангелие от Матфея, 13, 31).
Нет ничего выше, ничего меньше его - того, который выше высокого, огромней огромного.
(Упанишады, Маханараяна, 1, 9).
Меньше малого, больше большего скрыт Атман в сердце существ.
(Упанишады, Маханараяна, 6, 201).
Нет ничего выше Пуруши. Это конечная цель. Это высший путь. Этот Атман, скрытый во всех существах, не проявляется.
(Упанишады, Кат. 1, 3).
Не придёт Царствие Божие приметным образом, ибо Царствие Божие внутрь вас есть.
(Евангелие от Луки 17, 20).
Я видел Духа, сходящего с неба, как голубя, и пребывающего на Нём.
(Евангелие от Иоанна, 1, 32).
Став сначала птицей, Пуруша вошёл во все тела.
Это - бессмертный, это - брахман, это - всё.
(Упанишады, Бр. 2, 5).
Брахман, высший, великий, скрытый во всех существах, в теле каждого.
Пребывающий в тайнике сердца всех существ.
Единый, стоит он словно дерево, утверждённое в небе; этим Пурушей наполнен весь мир.
Выше которого ничего нет, меньше или больше которого ничего нет.
(Упанишады, Швета, 3, 7-12).
Таким образом, становятся понятны глубокие внутренние причины, позволившие грекам отождествить Христа с Аполлоном-Дионисом, а русским православным людям XI-XIX вв. – с Даждьбогом-Ярилой, что подтверждается исследованиями Б.А. Рыбакова. (В учении Пифагора и орфиков отчётливо прослеживается связь с Ведической традицией Индии, по отношению же к славянской культуре, индийская культура является дочерней).
Пути распространения индоевропейцев через Малую Азию из Северного Причерноморья в Палестину см. История Востока. Гл. ред. Рыбаков Р.Б. М., 2002, т.1, с.104, 1ЗЗ; История Древнего Востока. Под ред. Кузищина B.И. M., I979. c. 230-235; История Древнего Востока. Под ред. Кузищина В.И. М., 2003, с. 222-223; Сафронов В.А., Николаева Н.А. История Древнего Востока в Ветхом Завете. М., 2003, с. 118-119; Египетская мифология. Энциклопедия. Перевод с англ. Д. Воронина. М., 2002, с. 35-36. О глубоком влиянии на христианство иранской (родственной индийской) традиции пишет Л.С. Васильев: “Вообще проблема происхождения христианства не может быть полностью решена без учёта влияния со стороны иранских религий”. (Васильев Л.С. История религий Востока. М., 1988, с. 69).
[54] В новгородской и западноевропейской христианской иконографии Христос, идущий на казнь, нередко изображен со связанными руками, ведомый за веревку (икона XV в. «Бичевание Христа», Новгородский историко-культурный музей-заповедник).
[55] Сравните: Евангелие от Матфея 13, 44; Евангелие от Луки 12, 33; Упанишады, Му II, 2.
[56] Евангелие от Матфея 11, 30: “Бремя Моё легко”.
[57] Евангелие от Луки 7, 22.
[58] Сравните: “Див кличет вверху дерева” (в «Слове о полку Игореве»); Евангелие от Луки 13; 19.
[59] Евангелие от Луки 20, 41; Евангелие от Иоанна 8, 48.
[60] Евангелие от Матфея 2, 1.
Некоторые хронологические нарушения последовательности событий не должны нас смущать, так как для мифологии в целом это нередкое явление (в частности в Ригведе, Брахманах, Пуранах и Упанишадах достаточно часто встречаются обрывки более древних забытых мифов в различной последовательности и интерпретации).
Что же касается Евангелий, то существует несколько взглядов на эти тексты, а именно:
1 - как на миф, созданный определёнными людьми на основе прежних мифов;
2 - как на исторические свидетельства, описывающие реальные события, но с добавлением мифологических сюжетов и идеалистических интерпретаций;
3 - как на идеалистическую реальность.
Таким образом, с позиций любого из этих взглядов очевидно, что для носителей этой традиции (как и для её Основателя) все события этих повествований предопределены изначально и предсказаны, что и выражено в ряде высказываний Христа, а так же в православной иконографии (“Предвечный совет”).
[61] В качестве обратного воздействия обряда на миф.
[62] При закапывании Куклы на передний план выступает природно-аграрная сторона космогонического Божества, при сжигании – солярная и космогоническая (возникновение галактики из огненного ядра), при бросании в воду или на дерево – природная и космогоническая, которая проявляется и в обряде бросания Куклы на крышу дома, т.к. дом в представлении крестьян являлся микрокосмом.
[63] Это изначальный образ (архетип), отражающий гибель космогонической Божественной Четы, как в мифе о Купале и Костроме. так и в былинах о Дунае Ивановиче и о Михайле Потоке, который сходит в могилу вместе с умершей женой. Имя героя Поток означает, видимо, речной поток, что сближает его с космогоническим Дунаем. Вторая часть этой былины представляет собой самостоятельный сюжет и, вероятно, искусственно присоединена к первой, завершённой части.
[64] Обряд бросания Куклы в воду, сожжения и т.д. был образом именно растворения космогонического Божества в Реке Жизни или рождения Мира из огненной Жертвы Пуруши, а не жертвоприношения человека (девушки), что подтверждают песни-плачи, сопровождавшие его, в которых подчёркивается именно космогоничность утонувшей Девы, то есть превращение Её тела в реку, берега, растения, животных, что невозможно в случае с обычной утопленницей, даже и жертвенной. См. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян, с. 378.
[65] В представлениях русских крестьян, кукушечка, которую крестят на Зелёные святки, отождествлялась с русалкой (Зеленин Д.К. Очерки русской мифологии, с. 284). Это связано, видимо, с тем, что в древности русалка представлялась в виде птицы-девы (Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси, с. 581), – духа реки и росы. Маленькая кукла «кукушечки» делалась из травы.
[66] Зеленин Д.К. Очерки русской мифологии. М., 1995, с. 270.
[67] День летнего солнцестояния, будучи моментом кульминации Солнца, в то же время является началом его угасания, поэтому купальские обряды несут в себе значение жертвенности солярного Божества, которое является и космогоническим, и Божеством умирающей и воскресающей Природы.
[68] Материалы, собранные в экспедиции в Ростовской области Новиковым М.Б., 1978 г.
[69] Морэ А. Цари и боги Египта. М., 2002, с. 76.
[70] Слова из православного пасхального песнопения.
[71] Древнеславянский храм (деревянный), как позднее православный (допетровский), снаружи представляет поясную фигуру человека – богатыря в шлеме. В символике костюма, как известно, нижняя часть отражала подземно-подводный мир, туловище – землю, а голова – небо, что соотносится и с наружной символикой храма. Внутри храм представлял Мироздание: купол – небо; огненный алтарь в центре – солнце (позднее – паникадило, сохранившееся у старообрядцев, а в большинстве современных православных храмов – это уже только большой подсвечник под куполом); колонны в каменных храмах и столбы в деревянных – деревья (см. А. Голлан. Миф и символ, с. 158, 159), (таково и значение коринфских колонн), столбы в то же время – и Рожаницы (согласно Б.А. Рыбакову), так как в ряде вышивок Рожаница одновременно и Древо Жизни (Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1994, с. 479). Ту же космогоническую символику несёт в себе древнерусский женский обрядовый костюм и дом. Песнопение было составной частью одновременно как мифа (некоторые былины, эпические, обрядовые песни), так и обряда.
[72] Элиаде М. Аспекты мифа. М., 2001, с. 120, 123.
[73] Мифы народов Мира, т. 2, с. 548.
[74] Мифы народов Мира, т. 2, с. 498. Распространённый у хеттов миф о боге плодородия Телепинусе, сыне Бога грозы и Богини-Матери.
[75] Там же.
[76] Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 2001.
[77] Несмотря на родственность индоарийской и праславянской культур, нельзя буквально сопоставлять кастовую систему Индии и древнерусские сословия, так как при этом следует учитывать, что варна шудр в индийском обществе состояла из представителей местного населения, тогда как варны брахманов, кшатриев и вайшьев – по мужской линии потомки арьев, пришедших, согласно большей части исследователей, с Северного Причерноморья (История Древнего Востока. Под. ред. В.И. Кузищина. М., 1979, с. 349; Успенская Е.Н. Раджпуты, с. 20; История Востока. Гл. ред. Р.Б. Рыбаков, т. 1, с. 275, 276). “Арийские племенные общины делились на три наследственные группы: воинов, жрецов, простых общинников; затем оформилась четвёртая группа – зависимых”. (История Востока. Гл. ред. Р.Б. Рыбаков, т. 1, с. 283).
[78] Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963.
[79] Египетская мифология. Энциклопедия. М., 2002, с. 56.
[80] Морэ А. Цари и боги Египта. М., 2002, с. 76, 84, 85.
[81] “Плащаница Христа” у русских крестьян Южного Дона.
[82] Тексты пирамид. Под ред. Четверухина А.С. СПб., 2000.
[83] Египетская мифология. Энциклопедия. М., 2002, с. 55, 56.
[84] Народные русские сказки А.Н. Афанасьева. Л., 1983, с. 149.
[85] Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1998, с. 326.
[86] Значительная часть оставшихся в живых представителей жреческого сословия восточных славян растворилась в крестьянской среде, гораздо меньшая – в княжеской, боярской, церковной.
[87] История Востока. Гл. ред. Рыбаков Р.Б. М., 2002, с. 275-277.
[88] Что привело к трансформации брахманизма в индуизм, важнейшей составляющей которого является отказ от кровавых жертвоприношений и от употребления в пищу мяса. В Индии именно представители воинской касты развивают и утверждают на уровне государственной идеологии принцип ахимсы (непричинение вреда живому). “Артхашастра”, или “Наука политики”, являющаяся руководством для воинов и царей, в числе семи пороков для кшатрия называет охоту. (Успенская Е.Н. Раджпуты: рыцари средневековой Индии. СПб., “Евразия”, 2000, с. 99.). Завершающим этапом утверждения этой идеи на государственном уровне стали труды Мохандас Карамчанд Ганди, получившего титул Махатмы (великая душа).
[89] Шримад Бхагаватам, песнь 3, гл. 13, тексты 7, 12.
[90] Сурья Анандамурти. Ведические предания. “Амрита”, 2000.
[91] Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1988, с. 733.
[92] Лысенко О.В. Комарова С.В. Ткань, ритуал, человек. СПб., 1992, с. 8.
[93] Под словом Веда в данном случае подразумевается не только индийская письменная ведическая традиция, включающая книги Вед, Упанишад и т.д., но предшествовавшая ей устная мифологическая культура, частично вошедшая в эти письменные источники (в виде гимнов-загадок, космогонических гимнов и т.д. и позднее философски осмысленная в Упанишадах), частично оставшаяся на прародине индоариев и сохранившаяся в зашифрованном виде в сказках, былинах, орнаментах, зодчестве. Поэтому сопоставление этих разных, но родственных по происхождению источников позволяет увидеть целостную картину архаичных ведических представлений индоариев.
[94] Рыбаков Б.А. Язычество древних славян, с. 544-547.
[95] Не ходи, ведьма,
В наше жито.
В нашем жите
Сам Бог ходит,
Сам Бог сидит,
Бог Илюшечка.
(Песня Волосовского уезда СПб. губ. Собрание музея Н. Рериха в Изваре). Архаичное индоарийское имя этого Божества будет рассмотрено в следующей главе книги.
[96] Собрание Н.И. Дорофеева.
[97] Лысенко О.В. Комарова С.В. Ткань, ритуал, человек. СПб., 1992, с. 6.
[98] Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. с. 638-652.
[99] Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. с. 736.
[100] Материалы экспедиции на Южный Дон 1978 г. Обычаи, записанные от крестьянки Прудниковой Е.И. (с. Песчанокопское) Новиковым М.Б.
[101] Под воинским долгом понималась защита общества и животных. (Успенская Е.Н. Раджпуты: рыцари средневековой Индии. СПб., 2000, с. 108). Раджпуты и кшатрии часто были царями. Главная обязанность царя, согласно ведической традиции, так же заключалась в защите всех живых существ (Шримад Бхагаватам, песнь 3, гл. 13).
[102] Собрание Н.И. Дорофеева.
[103] Зеленин Д.К. Очерки русской мифологии, с.270.
[104] Там же, с. 249, 271.
[105] Предположение, что в обрядах похорон Костромы (Персефоны) и Ярилы (Диониса) может быть заключена идея умирающего и воскресающего Божества Природы впервые высказал Б.А. Рыбаков (Язычество древних славян, с. 377), правда, вместе с другой, общепризнаной в то время теорией о сжигании Масленицы-«Зимы», разделяя между собой весенние и летние обряды, что возможно только в плане их аграрной символики, но не на уровне их космогонического значения, так как куклу Масленицы в одних губерниях сжигали, в других – закапывали, разрывали на части и даже бросали в прорубь (Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., «Эллис лак», 1995, с. 255). Погребённая весной Масленица должна была воскреснуть летом:
А мы Масленицу закопали,
Закопали, лёли, закопали,
Белыми ручушками прикляцкали,
Прикляцкали, лёли, прикляцкали.
Ляжи, Масленица, до налетья,
До налетья, лёли, до налетья.
А когда придёт тёпло слетье,
Тёпло слетье, лёли, тёпло слетье
Мы тебя откопаем,
Откопаем, лёли, откопаем.
(Масленичная песня. Собрание Института Культуры СПБ.).
Так как новолетие праздновалось в определённый период истории в России весной, а новогодняя обрядность несёт в себе воспоминание о происхождении Мира, поэтому и инсценировалось (в образе Масленицы) самосожжение космогонической Богини (Деви-Сати), как матриархальный вариант мифа о Пуруше.
[106] Зеленин Д.К. Очерки русской мифологии, с. 266.
[107] Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси, с. 581, 582.
[108] Чанышев А.Н. Философия Древнего мира. М., 2001, с. 44-45; Упанишады, Бр I, 1; I, 2.
[109] Зеленин Д.К. Очерки русской мифологии, с. 259; Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., 1995, с. 229.
[110] Славянская мифология. Энциклопедический словарь, с. 27.
[111] Элиаде М. Аспекты мифа, с. 119.
[112] Ригведа X, 90; Упанишады, Бр. 1, 4; 1, 5.
[113] Безсмертный Пуруша, который - пространство сердца, он и есть этот Атман. Это - безсмертный, это - Брахман, это - всё.
Став сначала птицей Пуруша вошёл в тела (всех живых существ).
(Упанишады, Бр. 2,5).
Он увидел этого Пурушу, всепроникающего Брахмана.
(Упанишады, Айт. I, 3).
Когда видящий видит златоцветного творца, владыку, Пурушу, источник Брахмана...
(Упанишады, Му. З, 1).
Ибо Пуруша - божественный, безтелесный; ибо он - и внутри, нерождённый.
Различные существа рождаются из неуничтожимого (Пуруши) и возвращаются в него же.
Ибо он - Атман всех существ.
(Упанишады, My. 2, l).
См. так же Чанышев А.Н. Философия Древнего мира, М., 2001, с. 47.
[114] Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1988.
[115] Первоначально существовали безкровные жертвоприношения, поскольку не могло быть кровавых жертв в эпоху собирательства. Тот факт, что охота возникла гораздо позднее, нежели это преподносится в школьных учебниках, аргуменнтированно доказал целый ряд исследователей (Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории. Проблемы палеопсихологии. М., «Мысль», 1974). Действительно, трудно представить себе, например, загонную охоту на территории восточно-европейской равнины, где практически нет глубокий ущелий и пропастей, а для того, чтобы выкопать яму для мамонта в каменистой промёрзшей почве, недостаточно не только нескольких десятков стальных лопат (не говоря уже об обломках камней, имевшихся у первобытных «охотников»), здесь необходим экскаватор. Целый ряд фактов приводимых Б.Ф. Поршневым (симбиоз древних людей и даже обезьян с парнокопытными и с хищными животными), свидетельствуют в пользу того, что в ряде мест имел место переход не только к земледелию, но и к скотоводству минуя стадию охоты.
Обратимся к языку: название жертвенного животного на санскрите «medha», как видим присходит от того же корня, что и русское слово «мёд». (Родственность русского и санскритского слов, обозначающих этот предмет, подтверждается санскритским «madhu»-«мёд»). Но слово «medha» имеет ещё два значения – «сок мяса» и «жертва». Значение «жертва», очевидно, было более ранним, но обозначало не жертвенное животное, а жертвоприношение мёда. При возникновении же кровавых жертв этим словом стало обозначаться жертвенное животное и сок мяса, то есть, в том числе и жир. Подтверждает это и санскритское слово «meda» - «жир», абсолютно идентичное церковнославянскому «мед» (с буквой «е»). То, что кровавые жертвы были учреждены приверженцами лунного культа, доказывает идентичность санскритских слов «maas» - «месяц», «луна» и «maas» - «мясо».
Добавим, что именно как обозначение кровавых жертвоприношений возникло и слово «Мессия», попавшее в Палестину, возможно, с кельтами (сама же идея Спасителя, как будет подробно рассмотрено далее, - иранского происхождения). Заметим, что Даниил пророчествует о Мессии, как о жертве (Дан. 9, 26). То же первоначальное (дохристианское) значение («жертвоприношение») имело и слово «месса», применяемое в настоящее время для обозначения католического богослужения.
[116] Элиаде М. Цари и Боги Египта. М., “Алетейа”, 2002, с. 87; Морэ А. Аспекты мифа. М., “Академический Проект”, 2001, с. 123-126.
|
|
|